Александр

Мальчик, родившийся в хороший -- солнечный и сухой -- сентябрьский день (или  в лунную ночь -- как через тридцать лет в тот же период родится его средний сын), был назван родителями совершенно точно. Сейчас это очень взрослый человек -- поистине Александр -- высокий, статный, раньше -- с темными волосами ниже плеч, забранными в богемский хвостик, с вдумчивыми глазами художника и его же (художника) аристократичными руками, которыми Саше приходилось позировать перед однокурсниками на натурных уроках отделения живописи Челябинского художественного училища.
Прежде всего талантливый художник и отец молодого семейства, а также учитель изо и труда одной из гимназий Центрального района идет от школы до дома и только успевает поворачивать голову и приветливо кивать на:
-- Здравствуйте, Александр Андреевич!
Невозможно художнику заниматься чистым искусством, даже если голова его полна увлекательных идей, потому что в доме ждут у дверей трое смешных шумных детей, которых надо кормить, одевать и покупать им игрушки.
Последние, впрочем, папа умеет делать сам -- это машинки и автобусы о четырех колесах и крутятся они, как положено, а на Новый год он изготовил для старших  два настоящих боевых меча, с которыми они (Федя -- Черный ниндзя, Ваня -- Кот в сапогах) ходили на елку в  театр Пушкина и там вволю сражались в красивых мраморных интерьерах на этих замечательных мечах -- спасибо, папа!

Младшего, Мишеньку, папа носит еще на руках. И бабушка (это я – по маминой линии) с Мишей по окончании недели все смотрят и смотрят в окно: не идет ли папа? Потому что одной маме не по силам дойти с тремя детьми от первого своего дома до второго. Потом папа сядет, наконец, передохнуть перед компьютером, но кто-то из его маленького отряда обязательно подлезет к нему с дивана и ляжет на закорки, тоже уставившись в экран, а он (папа) будет продолжать сидеть спокойно и покорно, своя ведь ноша -- не тянет.
… Я держу в руках недавно отпечатанную линогравюру для обложки книги о военных летчиках и не могу понять, как вырезанная на куске линолеума специальными резаками картина дает такое реальное ощущение неба -- неоднозначного, напряженного, грозового  -- и движение истребителя в нем. А откроешь форзац этой книги, и окажешься прямо под брюхом боевого Як-1 («ястребка») высоко над землей среди облаков. Летчики-штурмовики, тяжелые машины которых сопровождали и прикрывали  истребители, называли их «маленькими». Ничего себе маленький! (Такой он только у Мишеньки в руках – деревянный, который сделал папа.)
Черно-белые, лаконичные, с мириадами линий и черточек графические листы Александра Созыкина – это настоящее, это магия, без которой нет искусства (литературы, кстати, тоже), и он владеет ею -- выпускник Красноярского государственного художественного института по специальности графика. Если затянет со сроками, будет резать день и ночь, что потом некоторое время не сможет поднять руки -- магия ведь не возникает сама по себе, из воздуха.
Диалог: «Почему ты пошла на искусствоведение, ведь ты хотела стать художником?» -- «Я слишком цинична для этого, и у  меня нет искры внутри».
Серию офортов о любви Саша делал еще на первом курсе института, только овладев новой техникой. Тогда его глаза были воспалены то ли от сложной работы, то ли от чувства, его переполнявшего, которое вылилось в чувственную историю о двоих, было воплощено иглой на цинковой  пластине, вытравлено кислотой, а уже потом отпечатано на бумаге. Через несколько лет эта серия поможет ему оформить книгу о любви «Облако рай…», от которой тоже может кружиться голова, как от всякого живого сильного чувства. Уж художник-то это знает...
Картина по легенде об Икаре дала Александру начало дипломной серии линогравюр из семи работ под названием «Мечта о небе», которую выставляли затем в Красноярском художественном музее имени Сурикова.
А как мог назвать свою авторскую студию выпускник художественного вуза, приехавший в Сибирь с Урала? Конечно, «Серебряное копытце» -- из Уральских сказов о богатой сокровищами земле с медными горами и синими озерами. Здесь он по-прежнему учит детей, в 2011 году из лучших работ выпустил набор новогодних открыток «Зимние истории» и во времена расцвета студии каждый сезон верстал свой журнал, где была показана ее увлекательная жизнь в просторной светлой мастерской, уставленной новыми мольбертами,  работы учеников, а также познавательные факты и эссе о художниках на понятном детям языке.
В это время Александр много работал творчески и успел оформить свою персональную выставку «Космическое чаепитие», а потом трудовая неисповедимая дорога привела его в школу, где кроме преподавания он берется за любую оформительскую работу, делая масштабные фрески в школьных коридорах и в других образовательных учреждениях. В институте усовершенствования учителей несколько лет проводил мастер-классы.
В последние (как сейчас стали суеверно говорить -- крайние) два года как-то естественно и гармонично соединились в его деятельности два умения -- художественное и ремесленное. Спасибо дедушке-фронтовику Ивану Анисимовичу -- он научил Сашу работать руками. В гимназической мастерской, уставленной теперь станками, у него порядок: мальчишки с увлечением работают с деревом -- делают разные предметы по эскизам Александра Андреевича, которые вызывают у них живой интерес. Девочки приходят, просят:
-- Александр Андреевич, возьмите нас к себе!
Теперь следующий шаг -- организовать не просто художественную школу, каких в городе много, даже чересчур много, а школу-мастерскую, где можно воплощать свои идеи уже более материально, но по-прежнему на хорошем художественном уровне. А как назвать -- «Серебряное копытце»? Ведь стилизованный козлик на визитках Александра Андреевича Созыкина все выбивает и выбивает своим волшебным копытцем драгоценные каменья… а чистому высокому искусству еще придется подождать.
 Три года назад (кажется точно в это же время) Саша за чем-то пришел к нам. Стоя внизу, поздоровался, не поднимая глаз. Я понимала его состояние -- в Челябинске умерла его мать. Я приготовилась сказать ему, что обычно говоря в таких случаях: Мне очень жаль, приношу соболезнование, держись... но сказала только: Здравствуй, Сашенька.

Елена МИХАЙЛОВА.

Про любовь

            От идеи до воплощения пара слов. "Давай сделаем," --  я услышала от мужа-художника, когда предложила подготовить инсталляцию "Про любовь".

          "Давай сделаем," -- ответил мне Денис Юшин (босс барбер-лофта "Yushin bro"), идею поддержали его братья Рома и Женя.

             "Давай, сделай" -- сказала мне мама, соавтор нашего проекта.

         И теперь в арт пространстве "Yushin brothers" почти в невесомости парят офорты художника Александра Созыкина. В них воплощена любовь. Любовь во всех ее проявлениях. Это и нежные чувства, смятение, боль, страсть, доверие...

         А еще, это любовь к своему делу,  к материалу, к искусству. Офорты иллюстрируют эротический роман Яны Юмашевой "Облако рай, или Любовь к французскому". 

         В предисловии написано: "Книга, от которой кружится голова". Это не про секс. Прежде всего книга о нормальных взаимоотношениях между двумя людьми, между мужчиной и женщиной. Она автобиографична. Книга-дневник. Реальная история и очень личные переживания. 

          Люди любят подсматривать в замочную скважину, смотреть реалити, слушать сплетни. Но книга "Облако рай..."  не о том. Почему автор делится с вами сокровенным? Думаю, на этот вопрос каждый сам найдет свой ответ.  Возможно она поможет задуматься о жизни, лучше понять себя, отношения, раскрепоститься. Это разговор по душам, где автор доверяет тебе, а ты автору.

            Тонкие иллюстрации, созданные красивыми  руками молодого художника делают книгу не просто литературным произведением, а объектом искусства.

        Я могу долго говорить. И спорить. Искусство должно быть недопонятым, должно вызывать смятение. Но я останавливаюсь. Лучше посмотрите фото, где я и мой любимый художник Александр Андреевич и наша инсталляция в роскошной и стильной атмосфере "Yushin brothers".

           Спасибо, братья! С вами круто работать! #yushinbro

 

Снег на его голове

     Вчера, 22 ноября, я зашла на свою большую кухню закрыть окно и испугалась синицы, которая металась недалеко от него у высокого потолка. Вот черт, подумала я, сплюнула через плечо, закрыла окно и включила телевизор. На экране в новостях было нереально красивое, вдохновенное лицо Дмитрия Хворостовского и даты 1962 -- 2017…

     Я же говорила, что он слишком хорош для этой жизни. Выглядел в последние годы как ангел, как полубог. Как будто ходил, не касаясь земли. Стремительно выходил или даже выбегал на сцену одетым безукоризненно, улыбался широко и уверенно, а толпа на Красной площади или битком набитый концертный зал замирали в этот момент в ожидании чуда.

Два дня я переключаю каналы и удивляюсь, что могут говорить про что-то другое, а не про эту горькую (не для одной толпы, что была на площади, а для многих толп) весть из Лондона.

Лара Фабиан с большого студийного экрана в «Прямом эфире» сказала: Мне грустно, что я больше не увижу твоего прекрасного лица.

      Вчера поздно вечером я постелила Павлику постель и стояла у открытого окна его комнаты, вдыхая холодный, прочищенный снегопадом воздух, а снег все падал и падал. Крыша на балконе нижнего этажа, что у нас под окном, стала пушистой и белоснежной.

Именно такими были волосы нашего оперного ангела, который сейчас на пути к Богу.

И цветы, и шмели, и трава, и колосья.

И лазурь, и полуденный зной…

Срок настанет – Господь сына блудного спросит:

Был ли счастлив ты в жизни земной?

И забуду я все -- вспомню только вот эти

Полевые пути меж колосьев и трав.

И от радостных слез

        не успею ответить,

к милосердным коленам припав…

                                       (Иван Бунин)

     В конце мая -- начале  июня я ездила в авиационный полк, что стоит в Канске. В стандартном номере гостиницы «Сибирь» на стандартной тумбочке стоял большой плоский телевизор, закрывая часть окна. Я задвинула его в сторону и даже не пыталась включить, поэтому не знала о последнем приезде в Красноярск  Дмитрия Хворостовского, о его последнем интервью и последнем душераздирающем концерте.

     Он, уже заметно подкошенный страшной болезнью (разве она должна была коснуться этой прекрасной головы?), которая повлияла на речь, сказал, стараясь  четче выговаривать слова: Это мой родной город, я его люблю. Я приехал проститься.

     Он любил прилетать в Красноярск из Лондона и Москвы именно в эту глухую пору поздней осени -- зимы. Шел по летному полю без шапки в короткой кожаной куртке с меховыми  обшлагами, которые поднимал пронизывающий ветер и откидывал назад его непокрытые белоснежные  волосы. И именно в это время часть его праха вернется на родную землю, что многих немного утешит.

     «Ну почему?» -- опять бьется и бьется в моей отчаянной голове вопрос, и я сама себе отвечаю: Ты же говорила, что он слишком хорош для этой жизни…

      Из всех месяцев в году я не люблю единственный – ноябрь. 19 ноября 2000 года в своей квартире на правом берегу в доме на набережной, где живут сейчас незнакомые люди, умер мой папа. С тех пор  я тоже знаю, что значит ходить, не касаясь земли. Я была тогда в полной прострации, не знала, как переступить порог кабинета и сесть за свой рабочий стол. Чуткая Эльвира Александровна, чей стол был напротив, сразу спросила: Лена, что случилось? И стала отправлять меня домой…

     Почти  тридцать лет назад в городе стало звучать  это имя – Дмитрий Хворостовский. Я, как обычно краем уха, слышала, что он начал работать в оперном, что он взял первое место на международном конкурсе. Наши околотеатральные тети были в курсе того, что у него в нашем театре оперы и балета роман с балериной, которая старше его. Они поженились и уехали в Москву, а потом, по приглашению, – в Лондон.

     Большой театр такого приглашения, видимо, не сделал. Да и время в России надвигалось смутное, глухое. Может, и хорошо, что он тогда уехал, но пришлось ему, конечно, тяжко. Молодой еще, неокрепший, появились дети – сразу двое, а у него непростые контракты, репетиции, первые партии на разных языках – какой мозг это выдержит?

    …Да, говорил умирающий от дистрофии Блок, обращаясь к России, сожрала ты, мать, своего поросеночка. Блок не получил разрешения советских властей на выезд в Финляндию, поэтому умирал в голодном военном Петербурге, а перед Хворостовским был распахнут весь мир. Ситуации совсем разные, что-то я совсем запуталась, потому что не просто расстроена, а подавлена…

     Холодно, а я все стою у открытого окна у Павлика в комнате. Постель давно постелена, а я  думаю, глядя на белые крыши: остался бы ты, Дима, в Красноярске, был бы учителем музыки после педколледжа – вон он (педколледж) через дорогу от нашего дома, и Павлик летом бегает вокруг этого длинного двухэтажного здания в закрытом чистом дворе, перед фасадом усаженном цветами… Передвигался бы, как мы, в зимней тьме, но был бы здоров и крепок духом и телом – настоящий сибирский мужик, каким сам себя считал.

     Но он, спортивный и стильный, в узких темных джинсах, футболке горчичного цвета и в любимой, наверное, тонкой кожаной куртке, с модными очками на модной белой шевелюре стоит на широкой европейской площади и говорит интервьюеру, как будто случайно перехватившему его здесь: Да и черт с ней, с этой болезнью. Дерево я посадил, детей вырастил… И уходит – улыбчивый, бесподобно статный, по-прежнему уверенный и чертовски красивый. Потом оглядывается на молчаливо замершую камеру и широко улыбается на прощанье…

      В телесюжете мелькнуло, что несколько лет назад Дмитрий Хворостовский впервые привез в Красноярск свою вторую жену, но они вместе уже были здесь – молодые и счастливые. Зашли на один спектакль, постояли в проходе – оба в обтянутых кожаных штанах и куртках, по-европейски стильные и свободные. Их долго обсуждали, в основном ее – жгучую брюнетку с пышной кудрявой прической – Флоранс, тоже певицу и пианистку.

     В те нестабильные в России времена с нищающими гражданами он, прибывая из Европы, невольно гордился, наверное, своим уровнем и казался  в какие-то моменты спесивым. Встречался с Астафьевым – второй красноярской глыбой. Его так же, как первого,  снимали на фоне реки и скал, где он так же, как писатель, сидел на большом бревне. Модные светлые брюки, поднявшись в коленях, открывали длинные белые носки в дорогих штиблетах, и от них (мне казалось) тоже веяло снобизмом.

     Но все наносное, что было по молодости, он в себе изжил и с каждым годом становился проще той изысканной простотой, что отличает аристократов, все совершенней и одухотворенней. Он завораживал публику, и многие на сцене рядом с ним казались пигмеями. В черных рубашках, оттеняющих лицо и белизну волос, в черных безукоризненных фраках с длинными атласными отворотами  и таких же безукоризненных концертных костюмах с высоким белоснежным воротом рубашки, напоминающим косоворотку, или в длинном черном пальто, в котором пел на площади арии из опер, романсы и военные песни, он казался полубогом.

     Проживая чудовищно интенсивную (умножать на три или на четыре?) жизнь, он, кажется, не тяготился этим, а брался за все, создавая потрясающие дуэты и спев все, что только можно было спеть на мировых оперных сценах, и даже Божественные песнопения. Только сожалел, что лишь избранные из российской публики слушают его в операх за рубежом – его главном деле.

     Но вот «Демона» показали на канале «Культура». Он, конечно, Демон – мощный и страстный с удлиненными ниже плеч белыми волосами, в черной, по обыкновению, рубашке и черных (кажется, кожаных) штанах. Ну, кроме того, что он прославленный баритон, а все, кто рядом в спектакле, и вправду как пигмеи.

       Многие отмечали его внутренний трагизм при всей его открытости и улыбчивости. Он сам как-то сказал интервьюеру: Вот сейчас поговорю с вами и закроюсь. Я закрытый человек.

Все правильно: он же одинокий пилот при всем том, что был окружен домочадцами, о которых один и заботился, многочисленными друзьями и публикой – страшно подумать какой толпой. И наверное, смертельно устал.

     «Сними с меня усталость, матерь смерть», -- просил поэт Чичибабин. Может, и певец Хворостовский мог бы так сказать – кто знает?..

       Белый след на небе  от его сверхзвукового еще не растаял. Прощай, пилот.

                                                                                                                          Елена МИХАЙЛОВА

                                                                                                          Рисунок Анны ГАВРИЛИНОЙ.

   
                                                                                          (Из книги «Одинокий пилот. Глава IX»).

Всего день до лета,  

или удивительный май

     Весна в сибирском городе  была странной на столько, что кажется, будто после зимнего времени сразу пришло лето. Наш средний мальчик Иванка, ему еще нет трех лет, теперь часто спрашивает, когда придет Дед Мороз, потому что 9 мая у нас случилась настоящая снежная-снежная зима. Но эти дни весна торжествует: обжигает жарким солнцем, омывает долгими и сильными дождями, освежает прохладными ветрами, все вокруг густо покрыто чистой зеленью, в ней играют-бликуют солнечные зайчики. 

   У нашего папы скоро отпуск. Ученики его художественной студии ушли на каникулы и мы, конечно, идем все вместе гулять. Федя с Иванкой бегают по аккуратным брусчатым дорожкам в новеньких кроссовках, роют песок садовыми совками. Или прыгают в резиновых сапожках, как любимая Ванина свинка Пеппа, по большим чистым лужам, а трехмесячный Медвежонок Миша все спит в своей ярко-красной коляске.

Мишенька

     Почти три месяца назад у нас родился наш третий мальчик :) Мишенькой мы назвали его, в честь моего дорогого человека -- любимого дедушки Михаила Федоровича Гаврилина. Миша -- маленький барчонок. Все вокруг Миши бегают, особенно старший брат Федя, которому всего пять лет, но он уже четко понимает и принимает свой груз ответственности. О Малыше и братьях я могу говорить часами, но сами понимаете, дорогие читатели, времени на что-то свое у меня пока очень мало. Вот и сейчас ночь, мои спят, Мишенька, как зверушка, сопит рядом (он и правда очень похож на маленького медведя :) и скоро захочет кушать. Поэтому я ставлю точку и обещаю написать полезный пост о супер средствах для малыша. А пока несколько снимков, которые мы сделали за  пару дней до рождения синеглазого медвежонка :)

 

 

ВСЕГО ПАРА ДНЕЙ И ВЕСНА

  Сибирский город К весь в снегу, но приближение весны ощущается во всем: в прохладном свежем воздухе, в теплом солнце по утрам в нашей детской, в заливном чириканье маленьких птиц... И ветре, таком особенном, какой бывает только весной! Сейчас настроение придумать во что одеть семью и уже готовые вещи ждут настоящего тепла и прогулок. Зимние просмотры разных каталогов в очередной раз доказали, что Бенеттон и теперь займет в нашем гардеробе  первое место. Этой весной хочется и нежного, и сочного розового, яркого желтого, чистого зеленого, свежего голубого, а еще синих полосок. Моя мама уже приготовила своим маленьким мальчикам мягкие тельняшки. Ну, а для наглядности дополню этот позитивный текст страницами из  BENETTON.

  Сибирская весна, это и прохладные пасмурные дни, поэтому среди моих юбок появилась "кожаная". Дополнение к ней несколько любимых водолазок и свитеров, конечно узкие сапоги на шпильках и голубая шубка. А с прошлой весны ждут своего часа чудесные миди и черные высокие босоножки Topshop.

P.S. Вот так, на одном дыхании написан этот пост. Теперь бы найти время и сделать фотографии в перечисленных нарядах ;) Всем чудесной весны!

СНЕГ, СОЛНЦЕ И МЫ